Памяти великого артиста

 

Планируя сегодняшний выпуск, я собирался взять сегодня совершенно другую тему. Но просто невозможно не сказать сегодня о безвременной кончине музыканта, перед которым я преклоняюсь – Владимира Соколова. Бренность бытия – не тема для публичного обсуждения, поэтому я просто постараюсь рассказать о том, какой замечательный музыкант ушёл из нашего мира.

Есть несколько инструментов (в первую очередь – духовых), которые принято называть «оркестровыми». Гобой, кларнет, валторна и т. д. – назвать их «второсортными» язык не повернётся, а вот какое-то пренебрежение нет-нет да и проскользнёт: «оркестровые инструменты». Оно и понятно: из солистов-струнников в наше время можно сколотить средних размеров армию, а вот солисты-духовики до сих пор редкость. Почему – это отдельный разговор, но это так. Тем значительнее интерес, который вызывает каждый из духовиков, претендующих на звание солиста.

Имя кларнетиста Владимира Соколова известно всему музыкальному миру. Соблазн сразу выпалить серию «громких» эпитетов крайне велик, но делать этого всё-таки не хочется. Соколов действительно одна из ярчайших звёзд музыкальной культуры, однако простой констатацией факта в данном случае вряд ли можно обойтись. Его игра отличается от игры тысяч его коллег всего, может быть, несколькими чертами. В то же время, именно эти черты превращают просто игру на инструменте в Исполнение, а сольный концерт музыканта – в одно из самых ярких впечатлений в жизни слушателя.

Игра Владимира Соколова всегда отличалась академизмом в лучшем смысле этого слова. Сегодня «академизм» практически повсеместно считается синонимом слова «скука». В лучшие времена под академичным исполнением понималось прежде всего, если можно так сказать, исполнение интеллигентное. В это понятие входят и красота звука и фразировки, и бережное отношение к тексту автора, и многое другое…

Соколов – интеллигентный исполнитель. Выступления музыкантов его уровня проходят нечасто, а диски выпускаются не самыми большими тиражами. И всё-таки слушатели знают и любят кларнетиста. Концерт в Большом зале Московской консерватории несколько лет назад прошёл при полном аншлаге.

От красоты его звука временами перехватывает дыхание. Технические возможности со стороны иногда кажутся безграничными. С профессиональной точки зрения он – сама безупречность. И всё же главный секрет – в другом.

Соколов умеет угадывать душу музыки, на каком-то почти инстинктивном уровне улавливать единственно верные музыкальные интонации. Много более того он умеет зачаровать слушателя так, что тот внезапно понимает: звучит не кларнет, а воплощённая в звуке душа Брамса (если исполняются Сонаты или Квинтет), звучит гений Моцарта (кларнетовый Концерт). Хотя бы раз испытав такое, из зала выходишь уже другим человеком.

В ноябре 1999 года Маэстро ушёл из жизни. А вместе с ним от нас ещё на шаг отдалилась целая музыкальная эпоха. Не так важно, как её назовут впоследствии. У новой эпохи будут новые герои. Но таких, как Владимир Александрович Соколов больше не будет никогда.

 

Борис Лифановский

01.12.1999                              

 

 

* * *

 

                                                     Памяти кларнетиста В.А.Соколова

В ноябре 1999 года ушел из жизни Владимир Соколов - великий кларнетист, перед искусством которого преклонялись любители и профессионалы не только в России, но и, без преувеличения, во всем мире.
Подчас трудно оценить по достоинству тех, с кем живешь и работаешь рядом на протяжении многих лет. Слова «великий», «гений» если и приходят на ум, то позже, иногда через десятки лет… В этом смысле Владимир Соколов – счастливое исключение. Он посвятил огромную часть своей жизни Государственному академическому симфоническому «светлановскому» оркестру. Музыканты этого коллектива, знавшие Соколова, может быть, лучше, чем кто бы то ни было, говорят о нем так, что невозможно не поверить в то, что это был, по меньшей мере, выдающийся человек и музыкант.
«Его соло в оркестре блистали в каждом концерте, на каждой репетиции. От красоты звука перехватывало дыхание… Володя для меня жив, он не умер, он был светлым человеком, таким, какими, по моему пониманию, должны быть только Святые» - вспоминает Юрий Лоевский, в течение тринадцати лет бывший концертмейстером группы виолончелей ГАСО.
Судьба Владимира Соколова кому-то покажется необыкновенной, кто-то, возможно, даже усмотрит в ее изгибах знак избранности. Родившись в маленькой таежной деревушке на севере республики Коми, до 14 лет даже не подозревая о существовании такого инструмента, как кларнет, Владимир Соколов в рекордно короткий срок стал одним из ведущих советских кларнетистов, лауреатом всесоюзного и международного конкурсов. В 27 лет он – солист Государственного симфонического оркестра СССР, преподаватель Московской государственной консерватории…
Но этот стремительный творческий взлет не был случайностью, он стал результатом сочетания в одном человеке редчайшего таланта, невероятного трудолюбия и преданности своему делу. Со стороны технические возможности Владимира Соколова иногда казались безграничными. С профессиональной точки зрения он – сама безупречность, об этом не уставали говорить его коллеги, и это могли слышать все, кто приходил на его концерты. И все же главный секрет – в другом.
Его игра отличалась от игры тысяч его коллег всего, быть может, несколькими чертами. В то же время, именно эти черты превращали игру на инструменте в Исполнение – и становились одним из самых ярких впечатлений в жизни слушателя, был ли это сольный концерт, ансамблевое произведение или оркестровое соло.
Соколов умел угадывать душу музыки, на каком-то почти инстинктивном уровне улавливать единственно верные музыкальные интонации. Более того, он мог зачаровать слушателя так, что тот внезапно понимал: звучит не кларнет, а воплощенная в звуке душа Брамса, гений Моцарта… Хотя бы раз испытав такое, из зала выходишь уже другим человеком. Возможно, именно поэтому концерты Владимира Александровича проходили с неизменными аншлагами.
Педагогическая деятельность Владимира Соколова была ничуть не менее плодотворной. За почти тридцать лет работы в Московской консерватории он подготовил огромное количество замечательных музыкантов-кларнетистов. Многие его ученики стали лауреатами всероссийских и международных конкурсов. К нему ехали учиться со всей страны и хотя, разумеется, не все могли поступить к нему в класс, любой молодой музыкант всегда мог получить от него рекомендацию, совет или просто благожелательное напутствие.
Три с половиной года назад Мастера не стало. А вместе с его уходом от нас еще на шаг отдалилась целая музыкальная эпоха. Однако в наше время память о музыканте, к счастью, сохраняется не только в сердцах людей, знавших и слышавших его. Она также остается и в его записях. Искусство Владимира Соколова было запечатлено на многих грампластинках. А сегодня оно обретает новое дыхание вместе с выходом нового компакт-диска, подготовленного Московской государственной консерваторией. На этом диске можно будет услышать  Квинтет для кларнета и струнных Вебера, Трио для кларнета, виолончели и фортепиано Брамса, а также «Историю солдата» Стравинского.

 

Борис Лифановский

Август 2003 г.

 

 

 

* * *

 

 

"Скончался человек-оркестр"

«9 февраля в Торремолиносе(Малага) на 67 году жизни скончался русский музыкант Лев Николаевич Михайлов. Талант известного кларнетиста и саксофониста охватывал огромный диапазон деятельности: он был и педагогом и солистом, редактором и импровизатором музыкальных произведений. академическим исполнителем и джазистом. Тем, что в Росси есть классическая школа игры на саксофоне, мы обязаны Льву Николаевичу Михайлову - основателю класса этого "неклассического" инструмента в Московской консерватории.

В исполнении Льва Михайлова в ансамбле с Марией Юдиной. Гидоном Кремером и другими известными музыкантами в России впервые прозвучали произведения Хиндемита, Бартока и Пуленка для кларнета и саксофона. Покорив Европу своим виртуозным мастерством, Лев Николаевич стал обладателем уникального приза - саксофона от фирмы "Буффе". Для маэстро писали такие выдающиеся композиторы, как Эдисон Денисов и Софья Губайдуллина.

Похороны состоялись 11 февраля на кладбище в Малаге. В последний путь музыканта провожал симфонический оркестр Малаги, многочисленные друзья и поклонники его таланта».

«Московский Комсомолец» №7 за 2003 год

 

 

 

* * *

ДЛЯ САКСОФОНА С ОРКЕСТРОМ
Лекции для первокурсников Московской консерватории о советской исполнительской школе я начинаю так: «Лев Николаевич Михайлов был большой, рыжий и другой...» Вот именно — другой. И заменить его никак невозможно
       
       Мемуары — не газетный жанр. То, что я пишу, — так, мемуарчик. В смысле — маленькое воспоминание. По поводу маленького события, вовсе не всколыхнувшего прогрессивную общественность и окультуренные слои соотечественников. В Испании, не дожив двух месяцев до 67 лет, от болезней, пьянства и одиночества умер Лев Михайлов. Музыкант.
       В нынешней новорусской культуре выдающихся артистов — большие тыщи. То есть сколько артистов, столько и выдающихся, поскольку славящие их журналисты пропорционально возвышаются на бугристом поле пиара. И когда знаменитый телеведущий именует великим русским поэтом раскрученного рок-певца, я внутренне соглашаюсь. Тем более что и звездун не возражает, кивает головой. Только въедливый внутренний голос ехидно интересуется: а кем же тогда был Федор Иванович Шаляпин? Вопрос повисает без ответа…
       В этом контексте понимаю с солдатской определенностью: Лев Михайлов не был великим. В том Советском Союзе, от которого никак не отлепиться моему поколению, он был лучшим кларнетистом своего времени. Или одним из двух-трех лучших (нет пророка в своем отечестве). Может быть, по уровню мастерства кто-то и мог с ним соперничать. Что же до таланта и музыкантской мудрости — как объяснишь?.. Это вещи субъективные.
       А вот саксофонистом он был не гениальным и не великим, а просто божественным. Его пластинки, записи, оставшиеся в фонотеке Московской консерватории, — не свидетельства «вдумчивой интерпретации» или «проникновения в художественный образ», а предметы роскоши и абсолютного наслаждения, изысканного и вовсе не обязательного для жесткого или псевдореалистического искусства тех лет.
       
       
1974 год. Михайлов с огромным трудом убеждает начальство открыть класс академического саксофона в консерватории, где тогда уже преподавал кларнет. Со скрипом и сомнениями, но все же разрешают. Как вторую специальность: то есть кларнетист мог заниматься еще и на саксофоне. Одновременно Михайлов получает приглашение на Всемирный конгресс саксофонистов в Бордо. И какой же партком или райком мог разрешить ему такую поездку? Правильно: никакой. Живы, живы были еще в мозгах верных сталинцев многотиражные плакатики «От саксофона до ножа — один шаг!». Неожиданно помог Кабалевский. Считавшийся одним из столпов советской музыки, он был в фаворе, влиятелен и вхож. Как разъяснилось позднее, роль столпа была ему великовата, хотя небольшой, но теплый талант его забыт незаслуженно и небрежно. Оказавшись человеком приличным и настойчивым, он «пробил» тогда Михайлову эту поездку через отдел культуры ЦК.
       Первый (!) советский академический саксофонист на международном форуме такого уровня, среди именитых французов, у которых классический саксофон преподается с середины XIX века, всемирно известных джазовых американцев, блестящих, виртуозных итальянцев, академичных и артистичных чехов…
       Нет, Михайлов не был основоположником — были на Руси классные саксофонисты, хотя и немного, но были. Но после его выступлений всерьез заговорили о русской школе саксофона, и это была не только его победа. Вернувшись, он организовал первый в СССР классический квартет саксофонов — невообразимо нежный и бесстыдно яркий ансамбль, который воспринимался, как позже — первые «Мерседесы» на российских дорогах.
       
       
Михайлов с одинаковым блеском играл на кларнете и саксофоне и в этом был уникален. Хорошо помню концерт в Доме композиторов, где он исполнил «Фантазию» Э. Денисова для четырех саксофонов, «Концертную фантазию» Н. Пейко для двух саксофонов и пьесу С. Губайдулиной, где поочередно играл на восьми инструментах: кларнете-пикколо, кларнетах «А» и «В», бас-кларнете, саксофонах сопрано, альте, теноре и баритоне. Все писалось для него, и это не были цирковые номера — самозабвенное, блистательное и по-михайловски своеобразное музицирование, умное, тонкое и точное.
       Тогда же ему посвятили сонаты для кларнета-соло В. Артемов и Э. Денисов. Эти сложнейшие по технике и языку сочинения Михайлов исполнял так внятно и естественно, что все казалось доступным — как песни советских композиторов. Помню, как он вернулся из Ленинграда, где играл с Рождественским Концерт Глазунова для саксофона с оркестром, и с восторгом приговаривал: «Любит наш народ саксофон-то, любит!». Рыжие усы топорщились, глаза блестели. Его записи кларнетового концерта Моцарта и саксофонного концерта Глазунова и ныне — эталоны стиля и вкуса. (Немногие знали, что его постоянно мучают боли в правом запястье. Он переиграл руку и носил обрезок старой шерстяной перчатки, чтобы грела. Никакие врачи не помогали, ходил к знахарям, потом нашел китайца, который «выдавливал» точки нервных окончаний, чтобы их «отключить». Да толку не было.)
       
       
Кто он был, этот рафинированный виртуоз? Сибирский русский мужик из села Березовка Красноярского края. Из бедноты настолько беспросветной, что его, чтобы прокормиться, отдали в Новосибирскую военно-музыкальную школу. Уже оттуда по воле Бога и начальства Левушку направили служить в Москву, в оркестр Министерства обороны, где он сам подготовился к поступлению в консерваторию. В 62-м получает первую премию на конкурсе в Хельсинки, в 63-м — на Всесоюзном конкурсе. В консерваторские годы подрабатывал в ресторанном биг-бенде и душою полюбил джаз. Но джазменом себя никогда не считал — стеснялся.
       Двадцати восьми лет от роду его пригласили вести класс в Московской консерватории. А я поступил к нему в ученики в 72-м, когда ему было уже тридцать шесть. Он был чудной, этот Лева Михайлов. Старшие студенты обращались к нему на «ты». Плотный, ладно скроенный, с большой залысиной и редкой рыжеватой шевелюрой, он держался всегда с той удивительной свободой, которую видишь только в аристократичных баловнях судьбы. Во времена строгих галстуков и пиджачных пар приходил в консерваторию в свободных кофтах и элегантно-мятых вельветовых штанах.
       Когда совсем не хотелось с нами заниматься, составлял у стены четыре стула, ложился на них, раскрывал газету, командовал: «Гамму ре мажор!» Переворачивал страницу и бурчал: «Плохо. Еще четыре раза». Зато когда ему хотелось заниматься, начинался театр одного актера! И мимики, и жеста в сочетании со всеми оттенками великого и могучего, иногда и не совсем литературного языка.
       
       
Сейчас понимаю, что он был прирожденным педагогом. Его естественность, никогда не допускавшая амикошонства, высвечивала ту внутреннюю свободу, которая естественно ограничивается врожденной интеллигентностью. Откуда это — ума не приложу, но и поныне встречаются такие люди в дальних русских деревнях. Ни разу мы, ученики, не слышали от него дурного слова о коллегах. Чуть ли не каждую неделю в класс приходили молодые и маститые композиторы, приносившие Михайлову свои сочинения. Если уж мы, пацаны, понимали, что среди этих опусов немало мусора, то наш шеф, думаю, видел это по первым строкам. Но никогда в модуляциях его голоса не слышалось ни пренебрежения, ни цинизма, хотя и с юмором, и с ощущением реальности у него было все в порядке.
       Концертмейстером-аккомпаниатором в нашем классе служила его жена Наташа — женственная, мягкая, деликатная. И, казалось, бесконечно преданная Михайлову. Сколько камерных премьер они сыграли вместе, скольких учеников она тянула на себе, когда он был на гастролях! Однажды мы, первокурсники, слушали дипломную программу совсем взрослого выпускника. После его ухода Михайлов вдруг спросил: «Ну как вам?» (чего в принципе никогда не делал). Откуда-то я набрался наглости и ляпнул: «Если бы я так играл на пятом курсе, я бы застрелился». Михайлов глянул с жалостью и процедил: «Ну и дурак». Через некоторое время умная и женственная красавица Наташа вышла замуж за этого самого выпускника.
       
       
А наш Лев Николаевич стал пить все чаще и серьезнее. Хотя и играл в эту пору много, и преподавал отменно. Тогда у него окончил аспирантуру Александр Осейчук — один из лучших нынешних саксофонистов, европейски известный джазовый музыкант. Игорь Панасюк занял место солиста-кларнетиста в оркестре Московской филармонии. Были и другие, но мой герой час от часу как-то тускнел, утрачивая блеск в глазах.
       Главная его работа все же была в оркестре, сольными концертами духовику в России никак не прожить. Оркестр он обожал! Служил в оркестре Всесоюзного радио и телевидения, солистом оркестра Большого театра, вторым солистом Государственного симфонического оркестра СССР. Никак не вяжется с ним пустое словечко «оркестрант», сплошь употребляемое нынешними культобозревателями, уверенно отличающими дирижера от рояля.
       Он был артист оркестра, и окружали его классные артисты, имена которых произносились с почтением не только на просторах России: кларнетист Владимир Соколов, флейтист Валентин Зверев, валторнист Анатолий Демин, гобоист Анатолий Любимов, фаготист Валерий Попов — блистательные мастера, прославившие русскую школу духовых инструментов вопреки всем условностям, скреплявшим жесткую иерархию музыкальных авторитетов.
       Как-то я спросил Михайлова: чего он больше всего не любит в профессии? Ответ был выстраданным: посредственность за дирижерским пультом. Когда играешь с Рождественским, Светлановым — за ними идешь с радостью. А когда маэстро — пустой и гулкий, как большой барабан, — скучно, тяжело и бессмысленно. Вспоминая сейчас наши беседы, все больше прихожу к мысли, что Михайлов мечтал о дирижерской карьере. Но при всей его раскованности и вполне адекватной самооценке слишком серьезно относился к профессии. Жаль. Он был бы отменным дирижером. И, возможно, это удержало бы его на плаву. Как и от дурного, невнятного решения искать счастья в чужих краях.
       В начале смутного времени, прозванного «перестройкой», подвернулась возможность уехать в теплую страну Испанию, в новорожденный оркестр. А там, глядишь… Казалось, в России карьера закончена, эвфемизм под названием «болезнь русского человека» передавался доброжелателями, задвигая прирожденного лидера и вояку на роли, которые были ему невыносимы и унизительны.
       А впереди мерещились лазурные дали, шанс начать с чистого листа, когда ты еще в силе, не растратил ни ума, ни таланта, ни творческой энергии, да с новой женой… Очень скоро выяснилось, что т а м эту энергию некуда девать. И ум т а м нужен другой, изворотливый и практический. А талант хорош тогда, когда востребован. Иначе — зачем он?
       Для кого-то этот путь оказался удачей: сытно, спокойно, комфортно. Для него — дорогой в никуда. В преждевременную старость и болезнь, от которой уже было не уйти.
       Его звали вернуться, держали место в консерватории. А гордость, а фанаберия, а рыжие усы?..
       
       
Ну да, так к чему это я? Да ни к чему. Размышления в мемуарчике. Тут еще слух прошел, будто прогрессивная общественность выдвинула на соискание Государственной премии саксофониста Игоря Бутмана. Ну и правильно: человек в Америке жил и по телевизору его показывают. Стало быть, если не великий, то уж точно выдающийся.
       А мой герой — я и сейчас не знаю, как его назвать. И на лекции для первокурсников о советской исполнительской школе обычно начинаю так: «Лев Николаевич Михайлов был… большой, рыжий… и другой». Вот именно — другой, и заменить его никак невозможно. Поэтому давайте для начала послушаем Концерт Глазунова. Для саксофона с оркестром

       
       Валерий БЕРЕЗИН
       
27.03.2003

* * *

 

 

ЧИСТЫЙ ГОЛОС
ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА ИВАНОВА

Про таких как Александр Иванов говорят: дар от Бога.  Судьба и призвание слитны в абсолютной гармонии.  Рожден музыкантом, и, более того, - кларнетистом.  Инструмент обладал его именно, Александра Тарасовича, голосом, больше никем и никогда неповторимым.
Есть выражение: "входить в десятку лучших", что есть как бы признание наивысшей квалификации.  Так профессионалы оценивали мастерство Александра Иванова.  Но искусство - не спорт.  Когда мы, слушатели, наслаждались его исполнением, скажем, Моцарта, для нас он, Иванов, был лучшим и единственным.  И, пожалуй, это наше наитие вполне справедливо.  Если действительно не только подразумевались, но и реально наличествовали в мире кларнетисты с ним сопоставимые, то лишь в удачливости, везучести, чисто житейской, Александр Иванов мог тут кому-то еще свое первенство уступить.  В главном же, первородном, безусловно лидировал, что, думается, сам хорошо сознавал.
Его простодушием в обыденном общении не стоило обманываться: не столько скромность, сколько сбережение сил.  Еще со студенческих лет его звездой признали.  Международные премии на конкурсах в его случае не являлись прорывом, а лишь подтверждением того, что уже знали, понимали и до того.  Причем нюанс: в Москве, тогдашней музыкальной Мекке, Олимпе исполнительского искусства.  Там, именно там, в кругу искушенной и уж нисколько не склонной к комплиментарности творческой элите, его незатейливая фамилия произносилась с придыханием.  Карьерный его взлет шел только вверх и вверх.
И гастролировал по миру. В разных странах получал мастер-классы, преподавал и в Московской консерватории.  А когда его друг, Михаил Плетнев, оркестр возглавил, представился шанс встать в руководстве прославленного коллектива.  
В Денвере, с нами он оказался не по надобности, а по прихоти, высокой, равной его творческой одаренности: из-за любви.  Его страсть, и соблазн, и опора - Татьяна Кохановская, альт, не только по виртуозному овладению инструментом, но и по сути натуры.  Кто догадлив, осознавали, что они не нуждаются ни в ком. Хорошо, по-настоящему хорошо, им было только вдвоем.  Ну вот и робели, стеснялись такого, редко кому данного счастья.  Его кларнет всегда пел про это, и когда у нас, публики, дух занимался от его пианиссимо, все обвораживались, хотя лишь немногие знали на что и по жизни, в поступках, способен Александр Иванов-человек.
Как бывает с людьми высокоодаренными, Александр Иванов, владея немецким, быстро освоил английский, и здесь, в США, получил статус университетского профессора.  Но как счастливцы свидетельствуют, отраду особенную находил в занятиях с детьми, теми особенно, кто никаких честолюбивых планов не лелеял.  Они - он это с прелестной, трогательной беспомощностью ощущал - вряд ли нынче неверной, шаткой музыкантской стезе последуют, но их юная изначальная даровитость, видимо, так его умиляла, что с ними он сполна, как в концертах, себя отдавал.  Детишки висли на нем.
Что ж, ужаснемся запоздало, что мы так незадачливо свой шанс упускали, занятые кто чем, пустяшным, и он выходил на эстраду при, скажем мягко, незаполненном зале.
Казалось что ли: так будет всегда? Но вот он нас оставил.  Урок банальный - мы плохо соображаем, слабо соотносим чудо, что выпадает иной раз, с обыденностью, что нас ежедневно истребует и глаза застилает.
Хороший, милый, симпатичный - Саша, как мы его звали, а он откликался, - уже окончательно оторвался от нас.  Хотя никогда он с нами и не был, но по доверчивости, свойственной дару, - да, пытался, да, хотел.  А мы, недоумки, считали: а чего там, как все...
Нет, иначе.  Про это и спел, выдохнул через кларнет, небывало чисто и скорбно, и про себя наперед угадывая, и про всех нас.

Надежда Кожевникова, 
Денвер, Колорадо.


Високосный год, последний в 20-м столетии, приближается к концу. И словно чувствуя это, срывается он в несвойственную колорадскому октябрю снежную вьюгу, рвет серебряную цепь времени, силясь забрать от нас все, что успеет. И мы, не оправившиеся от недавних потерь, уже считаем новые. 3 октября 2000 года в Денвере скончался замечательный человек, музыкант и педагог Александр Иванов.

Если только доступно вам внутреннее зрение, не ускользнет от него чистое сияние, окружающее Колорадские горы. Сияние это - оркестр света, исходящего от носителей высокой, в рериховском понимании, чистой культуры. Таким источником света был и Александр Тарасович Иванов. Великий Мастер, музыкант мирового масштаба, покоривший своим талантом самые престижные аудитории обоих континентов, но избравший своей судьбой небольшой городок в центральном штате Америке. 

Почему нам, безнадежно суетящимся в повседневности, не дано замереть на минуту, не дано вдохнуть и постичь величие тех, с кем сводит нас быстротечное время? Почему осознание подаренного нам чуда приходит, когда уже поздно? Наивные слепцы, отчего верим мы в то, что данное судьбой отписано нам навечно... 

Мы познакомились с Александром Ивановым на рауте в честь Московского струнного квартета. Обаяние Саши, твердость жизненной позиции, ясность суждений мгновенно выдавали незаурядную личность. И казалось необъяснимым, как человек такого масштаба может оставаться открытым каждому, равным с другими. Почему рядом с ним не чувствуешь себя раздавленным? Напротив, общение с Сашей возвышало. И ведь не философские экзерсисы и не "звездная пыль", осыпавшаяся из воспоминаний мастера отличали наши беседы... Нет. Обычный разговор на житейские темы, без тени головокружительного, "богемного", "доступного только небожителям". Мы никогда не слышали от него ничего подобного, но свойства его личности были таковы, что и в простой, непринужденной беседе умел он раскрыть наши крылья, учил держать высоту. Саша был Учителем. 

Вероятно, чувствуя это, каждый родитель, знавший Сашу, приводил к нему в класс своего ребенка. И причиной тому было не только желание дать ребенку музыкальное образование. И не карьеру кларнетиста прочили они чадам своим. Просто Саша был тем человеком, тем мудрым наставником, который так важен для формирования молодого характера. Мы привыкли к тому, что личность молодых ребят обычно закаляет тренер спортивной секции, даже если им не быть профессиональными спортсменами. Для большинства детей из семей русской интеллигенции Денвера таким наставником оказался кларнетист, профессор Александр Иванов.

Саша всегда был воплощением деятельности. С его именем связаны лучшие начинания, в области музыкального образования. Его вкладу обязаны своим грандиозным успехом многие музыкальные коллективы, с которыми он работал. Великолепный музыкант, педагог, организатор и бизнесмен, он успел сделать очень многое. Многое не успел. 

Каждый раз, встречаясь с Сашей, мы обсуждали будущее интервью. "Горизонту" давно хотелось написать о нем, о светлом, добром человеке. Но Саша всегда видел в фокусе будущего интервью не себя, а своих учеников, коллег, американских музыкантов, которых он, русский профессор, выводил на большую сцену. "У меня сейчас намечается одна интересная программа, - говорил обычно Саша, - надо немного подработать, и, думаю, стоит о ней написать". Мы договаривались о следующей встрече и пропадали в вихре повседневности, потом внезапно сталкивались на улице или в концертном зале, но та программа, уже принесшая успех, была позади, Саша увлекался новым проектом, который "надо немного подработать, и, думаю, стоит о нем написать". Мы действительно верили в то, что данное судьбой отписано нам навечно. 

Мы упрямо верим в это, вопреки опыту и рассудку. От того и случается каждой утрате быть внезапной. И немеет язык. И зовет сердце: сделай же чудо, подари нам опять эти мудрые звуки кларнета. Пусть обнимут они, утешая, родных и любимых, всех, кто горько скорбит о постигшей утрате. Пусть напомнит кларнет нам, что души бессмертны, что они вечно с нами в том самом пространстве, в том мире, названье которому Музыка.  

Редакция газеты
"Горизонт"

* * *

 

 

В последнее время печальная ситуация с полным отсутствием на CD записей этих прекрасных музыкантов немного изменилась в лучшую сторону - на отечественной фирме Vista Vera (www.vistavera.com) выпущены несколько  прекрасных  дисков:

Моцарт  Серенада для духовых «Гран Партита» с участием Владимира Соколова

Шуберт  «Октет»  с участием Льва Михайлова

К.Стамиц  Концерт для кларнета и фагота с участием Александра Иванова (на этом диске ещё Концерт для фагота и виолончели Вивальди, Концерт для фагота К.Стамица и Симфония Зеленки)

Моцарт  Квинтет для кларнета и струнных, Квинтет для фортепиано и духовых с участием Владимира Соколова («Камерная музыка Моцарта» диск 1)

Моцарт  Концертная симфония для гобоя, кларнета, валторны и фагота с участием Льва Михайлова («Камерная музыка Моцарта» диск 2)

Глинка  «Патетическое трио» (диск «Итальянские ансамбли Глинки») с участием Льва Михайлова

Вебер  Концерты №1,2, Концертино исполняет Владимир Соколов («Виртуозы кларнета» диск 1)

Дебюсси  2 прелюдии, Пуленк Соната, Онеггер Сонатина, Стравинский 3 пьесы, Берг 4 пьесы, Хиндемит Соната, Барток «Контрасты» исполняет Лев Михайлов («Виртуозы кларнета» диск 2)

 

Кроме того, Московская консерватория выпустила сольные диски Владимира Соколова:

Моцарт Концерт и Квинтет

Брамс Трио, Стравинский «История солдата», Вебер Квинтет

 

Хочется надеяться, что таких дисков будет выходить всё больше и больше.

 

Александр Майстренко

7.03.2004

 

* * *

 

     

Соло перехода

 


Реквием по кларнетисту

Выходя из здания столичного железнодорожного вокзала на улицу Кирова, многие наверняка видели в переходе этого пожилого мужчину исполняющим вальс из кинофильма “Мой ласковый и нежный зверь”. Некоторые прохожие, очарованные его игрой на кларнете, останавливались, чтобы послушать. Звали музыканта Евгений Иванович Обухов. Играл он в переходе обычно пару часов. Как и у всякого творческого человека, жизнь его была интересна и полна приключений.

Была... Еще недавно глаголы в этой зарисовке об артисте стояли в настоящем времени. Но когда она готовилась к печати, 63-летний кларнетист умер. Мы посчитали своим долгом рассказать об этой судьбе.

В мир музыки Обухов попал в 12 лет: старший брат привел его в клубный духовой оркестр. А так как сразу после войны время было трудное и матери одной приходилось воспитывать двоих детей, дирижер военного оркестра пригласил в свой коллектив. Затем Женя Обухов служил юнгой в оркестре Краснознаменного крейсера “Киров”.

Потом была армейская служба в Беларуси, в Образцовом оркестре штаба КБВО. Окончив в Минске музыкальное училище имени М. Глинки, артист работал в эстрадных коллективах Белорусской филармонии, ансамбле танца, цирке-шапито, сотрудничал с театром музыкальной комедии, симфоническими оркестрами...

Но век духовика недолог: всего 25 “игровых” лет — и на пенсию. Что потом прикажете делать музыканту в его 49, когда на жизнь средств не хватает? Решение пойти играть в подземный переход было нелегким. Что подумают коллеги? Предстояло переступить через самого себя: у многих сложился стереотип, что нормальный человек “не опустится” до такого... Евгений Иванович пришел к выводу, что не всякий, даже профессиональный, музыкант сыграет в переходе хорошо. То, что отменно звучит в оркестре, не обязательно удачно звучит в подземке, где своя акустика и свой слушатель. И в переходе ты — соло...

У Обухова был четкий принцип: если неважное настроение, то играть не стоит, потому что оно с музыкой может передаться другим. Этот музыкант резко отличался от тех безголосых парней, которые бренчанием на гитарах и криком а ля “Король и шут” лишь пугают прохожих.

Однажды к нему подошел мужчина и предложил поиграть музыкальные партии в театре. Это был режиссер спектакля “Танго втроем” Евгений Волобуев. Кларнетист согласился, и до недавних пор его игру можно было услышать в театре. А еще был такой случай. Евгений Иванович пришел на прослушивание в “Макс-шоу”, и ему сразу же предложили “здесь и сейчас”. Словом, выход на сцену состоялся всего через несколько минут. Концерт вел артист театра “Христофор” Евгений Крыжановский. Он в шутку представил Обухова как “звезду зарубежной эстрады, которая специально приехала сюда на один час”. Несмотря на такую импровизацию, игра кларнетиста понравилась слушателям...

Иногда Обухов ездил в Москву, чтоб поиграть на Старом Арбате. Однажды там возле магазина к нему подошел охранник и попросил удалиться. Но вослед прибежал администратор того магазина и предложил остаться. Мол, с тех пор, как вы появились возле наших дверей, стало больше клиентов... А еще был случай в Светлогорске: какая-то женщина была столь сильно впечатлена игрой Обухова, что подарила ему картину и даже предложила бесплатно пожить у нее на квартире во время пребывания в городе...

Обухов для меня был образцом артиста, безгранично влюбленного в музыку и в свой инструмент. И так жаль, что теперь уже невозможно остановиться рядом с ним, чтобы послушать благозвучное, волшебное соло перехода...

Анна Елфимова.

Газета «Вечерний Минск» от 20 Февраля 2003 г

 

* * *

Педагог, кларнетист, реставратор

 

Он умер год назад, до последних дней работал в лицее им. Рахманинова. О  своей неизлечимой болезни никому не говорил, никогда не жаловался на судьбу (война, голод, “общение” с органами госбезопасности), не роптал на нынешнее безденежье. Просто много и с удовольствием преподавал.  Лишенный гордыни, тщеславия, буквально растворялся в учениках, которых учил не только музыке, но и порядочности, трудолюбию, прилежанию. Призывал стремиться к высокому. Таким останется в памяти многих людей Павел Емельянович Столярчук – кларнетист, педагог, реставратор музыкальных инструментов. На днях ему исполнилось бы 75.
В  память о нем  играли юные дарования, успевшие получить у него первые, самые необходимые навыки.  Выступали знаменитые артисты, прошедшие его школу. Друзья, коллеги вспоминали о нем.

По словам одного из организаторов этого на редкость трогательного вечера музыковеда Сергея Пожара, рахманиновский лицей был для Столярчука вторым домом,  уютный класс – почти квартирой, а дети – членами одной большой семьи, где тепло своей души в равной мере дарил он каждому. Здесь Павел Емельянович трудился со дня основания, до этого имея уже 35-летний стаж в школе-десятилетке им. Е.Коки. Под его “присмотром” делали первые шаги в искусстве такие известные музыканты, как лауреаты всесоюзных конкурсов Сергей Чебыкин и Михаил Корецкий, дирижер Президентского оркестра Константин Нани, концертмейстер оркестровой группы в Национальной опере Анжела Бэнчилэ.
В 50-60-е годы виртуозное соло Столярчука органично вплеталось в игру оркестра молдавской народной музыки “Жок”, сопровождавшего все выступления легендарного танцевального коллектива. Вместе с ним он объездил полсвета, подготовил десятки программ. Его тонкое ощущение специфики молдавского фольклора удивительно.
Обаятельного и красивого, от природы наделенного артистизмом, Павла Емельяновича приглашали на небольшие роли музыкантов в фильмах,  снимавшихся на местной и центральной киностудиях. Его имя можно увидеть в титрах художественных лент “За городской чертой”, “Ляна”. Теплые отношения сложились у него с кинозвездами тех лет, завязалась дружба с Николаем Крючковым, подтверждение чему – интереснейшие фотографии в семейном альбоме.
Хорошо знали Столярчука и музыканты, так или иначе имеющие отношение к деревянным духовым инструментам. Не было у нас лучшего, чем он, мастера по их ремонту и профилактике, большего умельца по изготовлению дорогих и весьма капризных в обращении тростей, от качества которых зависит красота звука. Он их делал быстро, ловко и - бесплатно. Словно доктор, лечил кларнеты, саксофоны, гобои, флейты. Лелеял их, как детишек, считая, что у каждого инструмента – своя душа, и он может вновь легко ожить, заговорить волшебным языком музыки, если найти к нему подход. Не потому ли за советом и помощью к нему ехали со всего ближнего зарубежья.
Столярчук не отказывал никому. Не случайно его друг, народный артист Молдовы Евгений Вербецкий называл его, своего друга, “Павлочка-выручалочка”. Окружавшие его говорили, что он сам был похож на кларнет, звучавший чисто и благородно во всех регистрах.

Маргарита КЕРДИВАРЕНКО, преподаватель лицея
имени С.Рахманинова, Кишинёв, 2004

 

* * *

Линия судьбы

 

    "Самородок" - так называют людей, талантливых от природы. Это определение в полной мере подходит к Александру Федоровичу Грущину, чей музыкальный талант проявился с детства.

 

    Рязанский паренек из рабочей семьи увлекся музыкой, игрой на гитаре, причем достиг таких успехов, что без обучения в музыкальной школе в 1953 году был принят в Рязанское музыкальное училище по классу кларнета, да еще к самому легендарному Сергею Николаевичу Григорову. Мастеру тогда было за 80 лет, но это был музыкант от Бога и в юном пареньке мог безошибочно определить талант. А заканчивал учебу в училище Александр Грущин уже у военного дирижера Наума Менделеевича Фейгина - он-то и благословил своего ученика на дирижерское поприще. Затем, с 1957 по 1960 год, была военная служба в армейском ансамбле песни и пляски Группы советских войск в ГДР. Может быть, райским это время для Грущина не назовешь - это ведь была суровая военная школа, но она дала молодому музыканту очень много: запас прочности на всю оставшуюся жизнь, разнообразный музыкальный опыт. Кроме оркестра, Грущин организовал квартет, где не только играл на кларнете, но и писал инструментовки.
    После службы в армии Александр Грущин был приглашен на работу в родное музыкальное училище и в 1961 году поступил на заочное отделение Саратовской государственной консерватории имени Собинова по классу кларнета профессора В.С. Кузнецова.
    А потом жизнь набрала такой темп, что поражаешься, как все успевал этот, с первого взгляда неторопливый улыбчивый человек, - но ведь успевал, и все "на отлично"!
    Отработав пять лет преподавателем, Александр Федорович стал заместителем директора по учебной работе. А в 1975 году он возглавил Рязанское музыкальное училище. За 17 лет директорства Александр Федорович добился серьезных успехов в совершенствовании учебного процесса, в укреплении материально-технической базы училища. И все-таки главное для него - преподавательская и творческая деятельность. Александр Федорович преподает по классам "кларнет" и "эстрадный оркестр" и за 43 года преподавательской деятельности воспитал много талантливых музыкантов. Разлетелись "птенцы из гнезда Грущина" по всей России, по странам ближнего и дальнего зарубежья, а он помнит их, словно родных детей. Среди его выпускников известный в Рязани музыкант Владимир Ермаков, артист оркестра Большого театра Сергей Власов, преподаватель музыкального училища Николай Демченко, директора музыкальных школ А.Б. Камнев и А.Д. Сухоплюев. Многие работают в симфонических оркестрах, преподавателями музыки.
    Сейчас Грущин занимается в музыкальной школе-лицее № 2 с кларнетистом Сергеем Мунинкиным, победившим на конкурсе юных музыкантов "Серебряный звон" на Украине, а также с фаготистом Андреем Муравьевым, который занял 3-е место на престижном музыкальном фестивале во Владимире.
    Теперь о другом любимом детище Грущина - созданном в 1980 году эстрадном оркестре, бессменным руководителем и дирижером которого он является. Коллектив исполняет джазовую классику, которая формирует у молодежи красивые музыкальные вкусы: Лундстрем, Контюков, Бишаров, произведения руководителя оркестра Рязанского цирка В.Игольникова, выпускника Грущина. Ровно сорок лет - с 1962 по 1992 год - Александр Федорович проработал в Рязанском симфоническом оркестре, играл на кларнете, был солистом. Между прочим, работал задаром - просто по призванию, чтобы быть рядом с учениками.
    Являясь в течение многих лет членом художественного совета областной филармонии, Грущин содействует становлению более тесной связи творческих коллективов филармонии и училища. И кроме этой ответственной общественной обязанности, у Александра Федоровича было в жизни много общественных должностей.
    Ставил он с легендарным Сигаловым концерты и фестивали к праздникам Победы и другим знаменательным датам - разве такое забудется! За плодотворную деятельность Александр Федорович Грущин награжден грамотами и знаками Министерства культуры, ЦК профсоюзов, управления культуры. В 1988 году ему присвоено звание заслуженного работника культуры Российской Федерации.
    Жизненные итоги подводить рано: Александр Федорович полон творческих сил - преподает в музыкальном училище и в музыкальной школе-лицее № 2, сейчас у него 12 кларнетистов и саксофонистов. С женой Лидией Петровной вырастили двух замечательных детей, Сергея и Ларису. Старший внук Грущиных, Тимур, признается, что хочет стать дирижером, как дедушка.

Елена Карева

Рязанские ведомости от 28 января 2004 года

* * *

ЖИЗНЬ И СУДЬБА

Речь идет о Н.Н. Чернятинском. Уроженец Одессы, он с 9-летнего возраста занялся музыкой - сперва как воспитанник одного из полковых духовых оркестров, а затем как студент открывшейся консерватории и ее выпускник 1917 года с золотой медалью.

Его полувековой профессиональный список впечатляет: это и преподавание по классу кларнета с 1920 г., и руководство хором в Оперном театре после пожара в нем, и должность доцента консерватории по классу дирижирования в 30-е годы, и шефская работа в воинской части, и композиторское творчество (для хора и кларнета). Особенно много сил отдавал юбиляр деятельности перед войной в студенческом симфоническом оркестре, с которым и выступал в концертах, и несколько раз выезжал на летние гастроли в другие города, и из которого вышло немало прекрасных музыкантов и даже дирижеров. Поныне сохранились номера мариупольской и ялтинской газет с благодарными отзывами слушателей о доценте Чернятинском - не только дирижере, а и лекторе, выступавшем перед каждым концертом.

Правда, эта работа не обошлась без опасных последствий в пору ежовщины. В октябре 1937 г. был издан приказ тогдашнего директора консерватории, в котором значилось: "За антисоветскую выходку на репетиции хора Чернятинского Н.Н., который не оправдал себя в деле воспитания советских кадров, с педагогической и административной работы... снять". Легко понять, чем это могло тогда кончиться для доцента - "воспитанника царской казармы", как тогда же зло заметила одна из одесских газет, и он не только оставался свыше полугода без работы, а и прямо обзывался на общем собрании, где пытался как-то оправдаться, "врагом народа". Но вскоре парторг Мирошник, "не давший слова" Чернятинскому, был сам посажен вместе с инструкторшей из райкома, разбиравшей "дело доцента Чернятинского" (как оно было названо в другой газете - "Чорноморська комуна", где оклеветанного педагога оправдали). Но спустя несколько лет тот же директор консерватории Л.Г. Кандель назначит Чернятинского своим преемником, когда с началом войны случится ее официальная эвакуация. Неофициально же Николай Николаевич не просто остался при казенных символах - круглой печати и штампе консерватории - или в кабинете, где висели портреты великих русских композиторов Чайковского и Римского- Корсакова: он и обеспечил охрану ценного инструментального и библиотечного хозяйства, и организовал оставшихся преподавателей для репетиторской работы с учащимися, и собрал новый симфонический оркестр по заданию городских властей для выступлений в пору осады Одессы. Эта же деятельность получила высокую оценку в советской печати за месяц до эвакуации города, а за день до прихода врагов Чернятинский еще выступал по радио в перекличке "осажденных городов"...

Тогда ему пришлось также возглавить работу по ремонту здания консерватории, поврежденного от бомбежек (снесенная крыша, разбитые окна). Там же его застал немецкий комендант, от которого удалось унести советские атрибуты и портреты вместе с кабинетным ковром, как и довелось спастись от расстрела - кары после взрыва комендатуры в парке Шевченко.

А Оперный театр в ту пору тоже переживал свою трагедию, и Чернятинский не остался в стороне. Театр был закрыт еще с конца июня - после спектакля "Кармен", а спустя месяц часть его администрации ушла пешком в эвакуацию, и 15 октября в 20.00 погас свет во всем здании. Еще 16-го утром его бомбили, и фугаски упали в восьми метрах от театра, а потом возник пожар, продолжавшийся до следующего дня. Когда же его погасили своими силами, то с крыши пришлось сбросить пять тонн пепла.

Но в тот же день туда пришли новые руководители города - румынский "примарь" Г. Пынтя и его заместитель "по культуре" К. Видрашку, чтобы через две недели объявить там об открытии театра. На собрании всех работников его главным дирижером был избран Н.Н. Чернятинский и уже через месяц - в середине декабря он дирижировал первым спектаклем - "Евгением Онегиным", как и двумя западными - "Фаустом" и "Риголетто". А еще через месяц зазвучало и "Лебединое озеро" - первый балетный спектакль, открывший дорогу другим: "Жизели" с "Корсаром" и "Фадеттой". Но все же преобладали в репертуаре русские постановки, и прежде всего оперные - "Царская невеста" и "Борис Годунов", а из произведений Чайковского была поставлена "Пиковая дама" и готовилась "Иоланта", как и звучали со сцены его симфонические произведения: 5-я симфония, "Славянский марш" и увертюра "1812 год".

Правда, за этим торжеством русской классической музыки перед лицом оккупантов, не скрывавших своего удивления культурным обликом Одессы, была и этакая горькая сторона, которую в первую очередь всегда ощущал на себе Чернятинский. Ведь тогда перед каждым представлением в Оперном театре должен был звучать гимн победителей, а по праздникам - также итальянский и японский. И пока они звучали, за спиной дирижера публика вставала, в том числе немцы - со вскинутыми руками в партере и в ложах...

Пожалуй, еще большим испытанием для него явилось то, что было связано с консерваторией. Не получая - как по совместительству - там ничего за свою работу, профессор Чернятинский был назначен ее директором с начала 1942 года. Он сознательно пошел на эту тяжкую миссию, лишь бы сохранить от разграбления имущество и ноты любимого музыкального учреждения, а также предотвратить угон всего контингента оставшихся студентов на трудповинность. Так как основное здание консерватории оставалось за немецкой комендатурой, как и музучилища - за эсэсовской службой для местных немцев, пришлось оборудовать для занятий помещение школы им. Столярского на Сабанеевом мосту, хоть и тоже пострадавшее от бомбежки и обстрелов. Там были воссозданы и основные учебные факультеты в придачу с театральным, и организован общеобразовательный лицей, и восстановлены хор и оркестр. Это было похоже на деятельность в ту же пору директора Парижской консерватории под Версалем Клода Девелькура, попавшего потом в концлагерь. Заслугой же одесского директора стало и возобновление исполнения той музыки, которая была, по сути, запрещена в советских условиях (например, произведений С. Рахманинова или такого хора Чайковского, как "Был у Христа-младенца сад"). Наконец, под его началом осуществилась тоже запрещенная раньше постановка одноактной оперы В. Ребикова "Елка", поставленная исключительно силами студентов в Оперном театре. А издержками - вроде оперных - стали необходимые "благодарности" в адрес румынских властей (в том числе за освобождение из гетто евреев-преподавателей), даже на имя "самого" губернатора Транснистрии после его ухода с поста (под давлением дирекции культуры губернаторства), хотя директор и отказывался выступать по инициативе созданного при университете так называемого "Антикоммунистического института" с лекциями, как и в местных газетах. И лишь не удержался от требования эвакуироваться из Одессы в марте 1944 г. вместе с другими деятелями культуры города.

За это Николай Николаевич потом был тяжело наказан, несмотря на заступничество тогдашнего советского начальника контрольной комиссии в Западной Румынии полковника В. Шауры - будущего заведующего отделом культуры ЦК партии при Брежневе. Он был осужден "за измену Родине" на 10 лет и попал на Крайний Север, где, правда, тоже не оставил музыку, а сумел даже в лагерных условиях наладить какую-то концертную деятельность силами таких же заключенных и ставить там целые спектакли, о которых потом с изумлением писали в московских журналах "Новый мир" и "Театр"...

Но, к сожалению, на своей родине -  в Одессе, Чернятинский не нашел своего места впоследствии, когда освободился и даже был реабилитирован. Лишь его верный довоенный друг, тоже ставший консерваторским ректором, С.Д. Орфеев с почестью принял его однажды в стенах этого учебного заведения - того самого, чьи печати и портреты из кабинета бывший директор бережно сохранил, как и большинство нотных произведений.

Свою "колючую" судьбу неутомимого честного музыканта Николай Николаевич с достоинством завершил в Кишиневе, принятый там и обласканный бывшими учениками, в том числе одним из будущих ректоров консерватории в Одессе В.П. Повзуном.

Теперь многие из них вместе с общественностью консерватории отмечают 100-летие Н.Н. Чернятинского - поистине значительного музыкального деятеля Одессы.

Владимир ГРИДИН

Общественно-политическая газета «Слово» №2 (269) 9 января 1998 года.


* * *

Музыкант должен играть душой

 

Необъяснимое ощущение желания жить достойно, осталось у меня на душе после беседы с Виталием Петровичем Осокиным - музыкантом, человеком чистой души и добрых нравов. Он встретил меня с оптимистической улыбкой на лице и с непонятной аурой вдохновения, исходившей от него. И как-то сами на ум пришли слова китайской поэтессы Ли Цинчжао: "Жизнь в бесконечном движении - всё исчезает в веках. Лишь вдохновение не будет временем сметено".
           Профессиональная карьера музыканта в жизни Виталия Петровича сложилась поистине удачно, безошибочно, а главное с пользой. Он учился на духовом отделении Саратовской консерватории у известного музыкальному миру профессора Александрова. Результатом учёбы, стал красный диплом и, конечно приобретённые знания. Виталий Петрович - профессиональный кларнетист. Но, пожалуй, самое главное то, что он педагог, сумевший передать подаренные Богом тончайшие "музыкальные нотки" своей души детям, работая с ними на протяжении многих лет. Эта работа осуществлялась с 1968 года в стенах Специализированной музыкальной школы для мальчиков в Ростове-на-Дону, ранее носившей название школы "Музыкантских воспитанников".
           Школа была основана в 20-х годах прошлого столетия на Кубани, героем Гражданской войны Жлобой. Её специфика заключалась в том, что в ней содержались беспризорные дети.
           В 30-х годах школа стала духовой. По словам Виталия Петровича, много что изменилось в школе со времён его работы в ней. Но самое главное - не изменилась специфика: в ней по-прежнему содержатся и обучаются дети беспризорные, из малообеспеченных семей, сироты. Школа спасает их от беспричинного "шатания" по улицам города, в конце концов, она спасает их от неприятностей, связанных с исправительными колониями, а самое главное, с тюрьмой. А ещё, музыкант мне поведал о том факте, что такая школа только у нас, на Дону, по России таких больше нет.
           Наверное, нелегко работать с трудными детьми. Но Виталий Петрович этого на себе не ощущал, потому что умел найти подход к детям, доходчиво объяснял свои педагогические требования и, конечно, давал исключительные знания. Многие дети, начинавшие свою музыкальную жизнь под крылом Виталия Петровича, стали обучаться музыке и дальше, благодаря привитой к ней любви. Именно потому, что музыкант учил своих учеников играть не просто по нотам, он их учил играть душой. Воспитанники и по сей день помнят и навещают своего учителя в его уютном доме, семейный очаг которого вот уже на протяжении почти пятидесяти лет бережно хранит его жена. Они поздравляют Виталия Петровича с праздниками и просто приезжают в гости, несмотря на то, что с момента окончания его педагогической  деятельности прошло немало лет.
           Нынче от многих можно услышать о том, что роль музыки в нашей жизни чисто утилитарна. Судить об этом не берусь, нынешнее время - лучший показатель. Только вот от собеседника моего я почувствовала, что музыка для него - самостоятельная духовная ценность, нечто священное. Он безусловно верит в жизнь и бессмертие музыки, даже если наше образование её игнорирует. Меня поразила скромность во взглядах на жизнь Виталия Петровича Осокина - профессионального педагога и просто достойного человека. Ведь, по правде говоря, ему не особенно пришлась по душе моя идея поведать о нём, но меня всё же успокоили и придали уверенности слова музыканта: "Главное, чтобы все деяния человеческие шли от чистого сердца".

Анна Калмыкова

«Ростовские портреты» №15 (49) 12 августа 2001 года


 

Первый кларнетист, как последний из могикан

 

 

В театре - юбилей за юбилеем. Очень урожайный на праздники сезон! Вот и 26 января там чествовали интереснейшего человека, талантливого музыканта, верного служителя театра Евгения Ювеналиевича Попова.

Он - из музыкальной семьи. В день его рождения родители долго не раздумывали, как им назвать сына. В этот день отец будущего музыканта играл в театре "Евгения Онегина". И имя Евгений поэтому пришлось как нельзя кстати. Евгений Ювеналиевич посмеивается: "Хорошо, что в тот день давали "Евгения Онегина", а не - "Фому Гордеева".

Евгений Попов - первый кларнетист оркестра театра, в прошлом - выпускник Горьковской консерватории. Но кроме кларнета, освоил и саксофон. По этому поводу говорит: "Жизнь заставила!". Хотя и самому, конечно, было интересно. Так вот эта самая жизнь еще много чего подбрасывала в качестве сюрприза музыканту из театрального оркестра. Например, Евгений Ювеналиевич считает "гримасой судьбы" тот факт, что однажды ему пришлось дирижировать театральным оркестром, заменяя заболевшего коллегу-дирижера.

Но самым большим потрясением в своей жизни считает реорганизацию театра в 1968 году из музыкального в драматический. Из творческого состава прежнего, музыкального театра, он остался теперь один. Уходили, разъезжались кто-куда талантливейшие певцы и музыканты, опереточные актеры пытались переквалифицироваться в драматических. Но на душе у этих людей в те времена творилось такое... В результате реорганизаторы, конечно же, перестарались. По полагающимся нормативам в Нижегородской области должен был остаться хотя бы один музыкальный театр. Не осталось ни одного. Зато драматических - несколько. Боль прежних лет, как выясняется, вовсе никуда не исчезает.

С тревогой говорит о музыкальном будущем драматического театра Евгений Ювеналиевич Попов:" В перспективных планах планировалось пополнить театр новыми именами музыкантов и певцов. Ведь буквально все творческие люди понимали и понимают, что такое профессиональная "живая", а не "фонерная" музыка, пение, но видно наступили не те времена."

Впрочем, сегодняшние, и особенно молодые режиссеры, ценят музыкальный коллектив театрального оркестра. Одно из свежих тому доказательств - органичное участие артистов оркестра с спектакле "Двое поменьше". Поэтому Евгений Ювеналиевич старается гнать от себя подальше не слишком радостные мысли, ну а в юбилейный праздничный день так и вовсе грустить не полагается. Тем более, что коллеги музыканты, артисты и представители от отдела культуры в честь юбиляра устроили самый настоящий концерт с музыкальными пародиями, исполнением арий из оперетт и не забыли при этом про цветы и подарки.                                                                            

«Городской курьер» Бэлла Нехорошева


 

Душа армянского квартала

Авлабар – самый старинный район Тбилиси, с него начинается история старого города. И сегодня он остается центром армянской общины, сосредоточием ее проблем и чаяний, надежд и разочарований. Истинные авлабарцы – мужественные, трудолюбивые, прямые и ироничные, острые на язык и безошибочные в определениях. И очень талантливые. Этот рассказ об одном из них, о ДАВТЯНЕ РАФИКЕ ПАРУЙРОВИЧЕ, истинной душе армянского квартала.

 

Никто на Авлабаре без приставки «джан» о Рафике не скажет. Потому что он всегда где-то рядом: и в радости, и в горе. Профессия у него такая – музыкант. Причем он как человек, так и кларнетист – от Бога. О себе рассказывать не любит и не умеет, зато с умилением и восторгом перечисляет великих – Бени Гудмана, Бадди де Франко, Джимми Джуфрэ, Тони Скотта, Эдмонда Холла, ставя в ряд с ними своего друга детства, профессора Московской консерватории и солиста оркестра Большого театра Рафаэла Багдасаряна.
Выпускник Тбилисской консерватории по классу кларнета, лауреат Всесоюзных конкурсов, он с грустью и гордостью вспоминает о том времени, когда играл в больших и известных на всю страну оркестрах. С гораздо меньшей охотой рассказывает о хлебе насущном – работе в известных московских ресторанах, где платили более чем щедро, но, как правило, заказывали такую муру, что становилось стыдно перед своим старым инструментом. Со щемящей грустью вспоминал утонченного тбилисского слушателя в парке «Стелла», приходившего сюда в прохладные летние вечера посидеть за бокалом хорошего вина и послушать его джазовые композиции. А на «бис» - «Чардаш» Монте или «Турецкий марш» Моцарта.
Когда тоска заела, вернулся в Тбилиси. А от тех ресторанов в памяти остался разве что «Рыцарский клуб», когда в нем отмечали юбилей Георгия Данелии. Тогда в честь великого режиссера Рафик исполнил увертюру к «Даиси» и грузинскую народную мелодию «Дилис сари». Всегда крайне сдержанный на выражение чувств мэтр подошел к музыканту и молча обнял его. И этим все было сказано.

 

В Тбилиси значительно трудней, самое главное – почти ни у кого нет работы. Ну а испытание безработицей для любого армянина равносильно пытке. Зато здесь все родное: и дом, и Авлабар, и такие же безработные авлабарские ребята. А главное, здесь его единственная и единоверная Лариса Амирановна, урожденная Гетия. И своих четырех детей в назидание всем подлым армяно- и грузинофобам назвали поровну: Дэви и Эку – по-грузински, а Карена и любимицу семьи младшенькую Араксеньку – по-армянски. И говорят, и поют они в своей дружной семье на трех языках: армянском, грузинском и русском, а еще мама пробует подучить Араксю своему родному – мингрельскому, говорит – получается.
А еще Рафик не решил для себя главного – что для него музыка: работа или увлечение. И все потому, что есть у него еще одно, не менее элитарное увлечение – ювелирное искусство. Получив в юности первые уроки этого исконно армянского промысла у знаменитого на весь Тбилиси ювелира, выходца из Алеппо Каро, Рафик после окончания консерватории поступил в академию художеств, где два года изучал тайны филиграни и гордость грузинского ювелирного искусства – перегородчатые эмали. Сегодня уникальные произведения Рафика Давтяна занимают достойное место в экспозициях даров Королевы Англии, Президента Армении и Святого Эчмиадзина. Просьбы с заказами регулярно приходят из Франции, Италии, Германии и США. Но большинство из них остается без ответа, потому что Рафик-джан так и не решил, что для него работа, а что для души. А потому и работает от вдохновения до вдохновения. А в подчас длительных паузах играет на ставших редкими свадьбах и юбилеях. А все больше так, для себя. Вот и сегодня, подходя к дому Давтянов, я услышал из раскрытого окна галерейки на первом этаже чистые и печальные звуки кларнета. В течение часа на дворовой лавочке под орехом, боясь помешать другу, я с упоением слушал его неповторимый репертуар, в котором армянский «Для яман» органично переходил в молдавскую «Дойну», а «Полет шмеля» плавно трансформировался в «Смех кларнета» гениального Бени Гудмана. Душа просила Армстронга и получила его «Hello, Dolly».
Когда я, наконец, вошел, Рафик сыграл в мою честь любимые танго из фильма «Запах женщины» и «Амополу» из «Однажды в Америке». На мой шутливый вопрос: кому это он посвятил свой утренний концерт, Рафик ответил: «Брату. Соскучился». Кстати, младший из братьев Давтянов – Севан – физик с мировым именем, живет и плодотворно работает далеко от родного Тбилиси, который помнит, любит и видит в своих снах о детстве. Вот такие они, эти парни из армянского квартала.

Президент Союза армян Тбилиси Михаил Татевосов


 

ЗАБЫТОЕ  ИМЯ

 

            В этом году исполняется 70 лет со дня рождения и 40 лет со дня смерти Леонида Петровича Филашинова - иркутского композитора, кларнетиста и руководителя самодеятельных оркестров.

            Сейчас уже почти никто не знает это имя. До нас дошли лишь несколько произведения Л.Ф., из них законченных всего три (но об этом ниже). Старые выцветшие фотографии, зачетка студента-композитора Горьковской консерватории, в которой заполнен только первый курс. И - воспоминания людей, знавших Л. Ф. в разные периоды его короткой жизни, которым он дорог и близок до сих пор. Это музыканты Р. В. Граблевская и В. Н. Тихонов (именно они сохранили все уцелевшее наследие Л.Ф.), а также Б.И. Гольдберг, в то время администратор областной филармонии. За что им огромная благодарность от автора данной статьи. Итак, опираясь на все доступные материалы, попытаемся восстановить основные моменты жизненного и творческого пути Леонида Филашинова.

             К сожалению, много белых пятен в начале биографии Л.Ф.. Его семья жила в деревянном, несохранившемся до наших дней, доме на бульваре Гагарина. Когда-то в нем находилась конюшня, и мать, работавшая прачкой, с горечью говорила: «Вот здесь стояли лошади, а теперь мы живем». Как и для многих мальчишек послевоенной поры - будущих профессиональных музыкантов - судьбоносным для него стало поступление в школу-интернат военно-музыкантских воспитанников. Там он нашел свой инструмент, получил первоначальное образование, которое продолжил в музыкальном училище по классу кларнета у известного педагога П.П. Гоголева. Но, уже тогда интересы Л.Ф. были гораздо шире предназначавшейся ему стези музыканта-духовика. Вместе со своими друзьями он решил постичь специфику симфонического оркестра, узнать его «изнутри». Для этого необходимо было осваивать разные инструменты, по книгам и учебникам изучать основы инструментовки и дирижирования. Так шло становление Л.Ф., закладывалась прочная профессиональная база будущего композитора. Уже тогда определился его интерес к крупным формам классической музыки (опера, симфония, концерт). Недаром он часто повторял: «Я - симфонист», что в дальнейшем  подтвердил своим творчеством. Л.Ф. много играл в оркестрах и ансамблях, затем начал работать в качестве руководителя самодеятельного симфонического оркестра. Р.В. Граблевская вспоминает, как она, будучи учащейся музыкального училища, играла в оркестре под управлением Л.Ф. увертюру И. Дунаевского к кинофильму «Дети капитана Гранта», репетиции проходили в здании нынешнего авиационного техникума. Л.Ф. часто собирал разные составы музыкантов, чтобы услышать реальное звучание своих партитур, таким образом, проверяя на практике свой внутренний тембровый слух.

Все недолгое время композиторского творчества Л.Ф. поразительно точно совпадает с периодом нашей истории, который стал называться «оттепелью» по названию повести И. Эренбурга. Новые веяния, когда в прямом смысле открылся мир после десятилетий железного занавеса, развенчание культа личности, легендарные вечера поэзии в Политехническом с А. Вознесенским, Б. Ахмадулиной, Е. Евтушенко и Б. Окуджавой, в «Новом мире» печатается А. Солженицын, а главное, небывалый подъем исторического оптимизма народа, - вот признаки того времени. Л. Ф. тоже был шестидесятником, еще не зная этого термина. Его не могли не затронуть те объективные процессы, которые происходили в общественной жизни и, в частности, в искусстве постсталинской эпохи. И если бы Л.Ф. прожил дольше, то он мог согласиться со словами выдающегося композитора своего поколения Р. Щедрина: «Это был подарок судьбы - такая молодость!».

Молодые люди поколения 1930-х годов смело брались за большие дела, они были готовы решать самые серьезные вопросы во всех сферах жизни общества. У музыканта Л.Ф. данная черта времени выразилась практически во всем - от постоянного стремления к самообразованию и разнообразной исполнительской деятельности до необычайно интенсивного творческого горения, позволившего за короткий срок (немногим более десяти лет) создать значительное число крупных произведений в разных жанрах.

            Однако, к сожалению, не все так гладко было в жизни Л.Ф. Очень редко биография творческой личности выстраивается легко и без проблем. Против этого выступают многочисленные объективные и субъективные причины. В случае Л.Ф. объективно против его композиторской деятельности была вся окружающая среда (которая, как известно, «заедает»), разного рода бытовые факторы. О субъективном вообще говорить трудно, но известно, что постоянные сомнения, периодически возникающие кризисные ситуации присущи многим творцам.

            И вот несколько примеров из жизни Л.Ф., характеризующих непростой путь трагически краткой судьбы.

            По-есенински светлорусый, живой, веселый, открытый для общения - и в то же время, даже в дружеском застолье, вдруг уходивший в свои мысли, отключавшийся от окружающей действительности, потому что процесс сочинения постоянно шел в его сознании. Судя по всему, Л.Ф. относился к тому типу композиторов, которые сочиняют без фортепиано.

 Л.Ф., конечно, хотел, чтобы его симфоническая музыка звучала в профессиональном исполнении - и в то же время он как-то внутренне дрогнул, не смог найти в себе душевных сил прийти в филармонию, чтобы впервые в жизни услышать свою партитуру, разученную оркестром под управлением Ю.А. Перцева. Дирижер был вне себя и попросил В.Н. Тихонова передать Л.Ф., что «Шуберт тоже никогда не слышал при жизни исполнения своих симфоний». Увы, по отношению к Л.Ф. эти слова оказались пророческими.

            Крепкий профессионал, до многого (если не до всего) дошедший самостоятельно, что, кстати, намного ценнее и основательнее, чем посещение (иногда бесцельное) уроков - и в то же время по неизвестным причинам не получилась у него учеба в Горьковской консерватории. А ведь он поступил в класс композиции профессора А.А. Касьянова, учившегося в свое время у М. Балакирева и А. Глазунова и прочно опиравшегося на  традиции отечественной музыкальной классики. Л. Ф. боготворил своего учителя и бережно хранил его фотографию с дарственной надписью. Несомненно, что у них были близкие взгляды на развитие музыки в ХХ веке, и по своей «русскости» стиль Л.Ф. должен был получить одобрение маститого корифея горьковской школы. Казалось бы, наконец-то впереди открылась дорога к намеченной цели, но не сложилось…

           

            Сейчас трудно сказать, что именно привело Л.Ф. к роковой мысли уничтожить свои произведения. Ясно, что это был минутный порыв отчаяния, порожденный безысходностью от тупика, в котором очутился композитор. А если вспомнить о быстро прогрессировавшем туберкулезе, да и еще об одной типично русской болезни, которой, увы, он был временами подвержен! После выхода из кризиса главной задачей Л.Ф. вплоть до скорой кончины было восстановление своих сочинений. Знакомые музыканты всячески поддерживали его, навещая, приносили самое драгоценное для Л.Ф. - дефицитную тогда партитурную бумагу. Если же ее не хватало, он сам расчерчивал большие чистые листы и своим каллиграфическим почерком заполнял многочисленные строчки. Уже будучи прикованным к постели, он  восстановил бóльшую часть партитур кантаты-симфонии «Русь», детской оперы «Кошкин дом», концерта для фортепиано с оркестром, целиком «Легенду» для скрипки с оркестром.

            О серьезности работы над оперой «Кошкин дом» говорит факт творческого сотрудничества Л.Ф. с С.Я. Маршаком, который с уважением относился к инициативе молодого композитора написать оперу на его сюжет, сам (!) предложил помощь в изменениях авторского текста и сочинил ряд стихов, нужных для оперного либретто.

            Приводим письмо С. Маршака от 21 октября 1960 года: «Уважаемый Леонид Петрович! Я не возражаю против использования Вами моего текста в качестве либретто для оперы и буду рад, если опера окажется удачной. Однако, внесенные Вами в текст реплики мне кажутся сомнительными. Хоть я и очень занят, я постарался наскоро заменить их другими. От души желаю Вам успеха в работе. С искренним приветом С. Маршак». Из письма С. Маршака от 21 августа 1961 года: «Если переделки в тексте Вам еще нужны, я непременно сделаю их по возвращении в Москву. Но полагаю, что Вы уже занялись новой оперой. Всячески одобряю Ваше желание написать музыку на сюжет «Купца Калашникова». Это счастливая мысль. Хотел бы знать, в каком состоянии Ваше здоровье. Как обстоят дела с нотной бумагой в Вашем городе? Если она Вам нужна, напишите мне по московскому адресу -  Вам ее вышлют (только пишите, сколько Вам нужно). Шлю Вам пожелания здоровья и успехов в работе. С искренним приветом С. Маршак».

            Восстанавливая уничтоженные партитуры, Л.Ф. думал о новых крупных сценических произведения. Появились темы для оперы «Зайка-зазнайка», по поводу которой шла переписка с С.В. Михалковым, давшим разрешение на необходимые изменения в своем тексте. Однако Л.Ф. рассматривал сочинение этой оперы-сказки как разрядку от погружения в серьезнейший сюжет упомянутой С. Маршаком оперы «Купец Калашников». Л.Ф. сам начал работу над лермонтовской поэмой, но вскоре почувствовал необходимость в профессиональном литераторе-либреттисте, которого  не нашлось тогда в Иркутске.

            Так проходили последние месяцы и дни жизни и творчества Л.Ф. Именно в это время он часто размышлял о смысле человеческой жизни и о своей жизни в частности, горько сожалея о роковом срыве. Л.Ф. писал: «Я думал, что музыку можно выбросить, как старые перчатки. Но, оказывается, что музыку может выбросить только тот, кого сама музыка выбрасывает, как старые перчатки. И теперь, оказавшись у разбитого корыта, я пытаюсь собрать все, что я сделал. Восстановить все я не успею, но сколько-то собрать я обязан». Предвидя скорый конец, он часто связывал свою судьбу с биографией, пожалуй, самого любимого композитора Василия Калинникова, умершего в 34 года от туберкулеза. Лихорадочно пытаясь восстановить уничтоженное, обдумывая новое, он много успел, но далеко не все. Сохранились несколько опусов Л.Ф., из которых полностью законченными являются «Баллада» для виолончели с оркестром и «Легенда» для скрипки с оркестром. Остальные партитуры ждет большая работа по досочинению, инструментовке и исполнению.

           

            Опираясь на дошедшие до нас произведения, попытаемся впервые наметить основные черты стиля музыки Леонида Филашинова.

            Из всего жанрового богатства традиций русской музыкальной классики наиболее близкой Л.Ф. оказалась лирико-эпическая линия, возникшая, как известно, в конце XIX века в результате синтеза двух основных направлений отечественной музыки - лирико-драматического (П.И. Чайковский) и эпического («Могучая кучка»). Этот процесс оказался весьма перспективным для дальнейшего развития, что подтверждает творчество таких разных композиторов, как А. Глазунов и В. Калинников, С. Рахманинов и Р. Глиэр.  Оказался созвучным лирико-эпический жанр и  двадцатому веку, уже в советское время (С. Прокофьев), когда в СССР декларативно была провозглашена опора на классические традиции в противовес буржуазной культуре «загнивающего Запада». И хотя Л.Ф. относился к поколению А. Шнитке и Р. Щедрина, С. Губайдулиной и Э. Денисова - выдающихся мастеров, открывших новые горизонты развития российской музыки, - все они в 1950-е годы начинали, опираясь на традиции. Иначе и быть не могло. Каждый выбирает свой путь и, если бы Л.Ф. была уготована другая жизнь, то со временем стиль его музыки мог измениться, в чем-то усложниться (это вообще главная тенденция музыки второй половины XX века), но такие черты, как ярко выраженная национальная определенность, тональная основа, опора на классические жанры и формы, скорее всего, остались бы незыблемыми.

            Л.Ф. в своем композиторском творчестве развивал прежде всего традиции «Могучей кучки» и ее последователей (В. Калинникова, А. Глазунова). Ему были близки все основные принципы петербургской школы - народность, выраженная в господстве песенного начала и в фольклорных истоках его мелодий, неторопливая эпическая повествовательность, драматургия, построенная на контрасте тем и образов, техника гармонии и инструментовки.

            С другой стороны, от П. Чайковского идет лирико-драматическая струя в музыке Л.Ф., которая проявляется в самых значимых моментах формы - кульминациях, что привносит в эпос черты личного, индивидуального начала и приближает музыку к слушателю. Влияние П. Чайковского  заметно в единственном дошедшем до нас романсе «Две липы» (стихи С.Щипачева) и в опере «Кошкин дом».

Следование классическим традициям русской музыки проявляется практически во всех сохранившихся произведениях Л.Ф.. Это касается тщательно выписанных персонажей оперы «Кошкин дом», каждому из которых автор точно нашел свои типичные интонации, соответствующие их характеру и сценическим ситуациям. При благоприятных условиях эта опера идеально подошла бы репертуару Московского детского музыкального театра 1960-х годов - эпохе расцвета деятельности Натальи Сац (кстати, уроженки Иркутска!). Одночастный концерт для балалайки с оркестром основан на контрастных темах - энергично-упругой танцевальной и песенно-гимнической. Разнообразно показан солирующий инструмент, в его партии преобладает виртуозное начало, типичное для жанра концерта. Концерт для фортепиано с оркестром, по-видимому, также задумывался одночастным, что типично для отечественной музыки начала ХХ века (вспоминаются, в частности первые фортепианные концерты Н. Метнера и С. Прокофьева). При опоре на традиции русского романтизма П. Чайковского и, особенно, С. Рахманинова, здесь ощущается возросшее композиторское мастерство Л.Ф., построившего всю крупномасштабную композицию на двух темах - активной маршеобразной главной и лирической побочной. Последняя, являясь мелодической находкой Л.Ф., проходит путь от тихого ноктюрна до экстатических «рахманиновских» высот и своим характером определяет эмоциональный настрой  всего концерта.

 Примерно в одном ключе решена драматургия «Баллады» для виолончели с оркестром и «Легенды» для скрипки с оркестром. В обоих произведениях развитие идет от эпического зачина-повествования о давних временах к ярким драматическим кульминациям. Форма построена на контрасте двух образов, когда минорным главным темам отвечают светлые темы мажорных средних разделов, что еще более заостряет романтическое чувство печали минорных окончаний произведений. При жанровом родстве этих партитур в «Балладе» заметна опора на объективное эпическое начало (что подчеркнуто низким «мужским» тембром виолончели). В «Легенде» же более явно проступает субъективное лирико-драматическое начало, идущее от П. Чайковского (на первом плане «женский» голос скрипки).

Самым значительным в идейно-художественном плане произведением Л.Ф. является кантата-симфония «Русь» на текст И.С. Никитина для колоратурного сопрано (автор предназначал эту партию известной иркутской певице Р.А. Кушаковой), меццо-сопрано, альта, тенора, баса, детского и смешанного хоров, симфонического и духового оркестров. Прославление родины воплощено в монументально-кучкистском духе, вызывающем ассоциации с мощными образами А. Бородина и А. Глазунова, С. Рахманинова и Г. Свиридова. От М. Глинки и «Могучей кучки» идет и традиционный контраст образов Руси и Востока, что обусловлено соответствующими разделами текста: «Посмотрю на юг» и «Гляну к северу». Этот контраст воплощен типичным противопоставлением диатоники (Русь) и хроматики (Восток), ладов натурального и гармонического минора. Сейчас в музыке, рисующей северную стихию, можно услышать и свиридовское начало, но надо помнить, что «Русь» была написана Л.Ф. примерно в 1953 году, когда он еще учился в музыкальном училище. Первое же крупное вокально-симфоническое произведение Г. Свиридова патриотической направленности «Поэма памяти Сергея Есенина» было закончено в 1956 году, дав начало «новой фольклорной волне» (в дальнейшем оформившейся в неофольклоризм), к которой в своем творчестве Л.Ф. был очень близок. Несомненно, что продолжением эпической линии «Руси» у Л.Ф. стала бы опера «Купец Калашников». По сохранившимся фрагментам, рисующим Москву эпохи Ивана Грозного и сцену казни главного героя, заметна близость «Хованщине» М. Мусоргского и бородинским звучаниям.

 В заключение, автор этих строк выражает надежду на то, что в течение 2004 года состоится филармонический концерт из цикла «С Иркутском связанные судьбы», в котором, впервые прозвучат «Легенда», «Баллада» и вокальные сочинения Л.Ф.. Программа концерта предполагает разнообразие стилей и направлений, жанров и форм музыки XX-XXI веков. Произведения Л.Ф., отличающиеся мелодизмом, ярким лирико-эпическим содержанием, убедительным показом выразительных и технических возможностей солирующих инструментов (скрипка и виолончель), без сомнения, станут украшением всей программы. И после этого можно будет смело сказать, что еще одним забытым именем на музыкальной карте Иркутска стало меньше, и наследие Леонида Филашинова со временем будет звучать на его родине.

            P.S.

            На подаренном Р.В. Граблевской экземпляре нот виолончельной «Баллады» Л.Ф. написал: «У Горького есть мысль «хороший человек - вешнему солнцу подобен» - пусть это и станет для тебя основным критерием в отношениях с людьми. А музыка этой «Баллады» пусть будет доказательством того, что я писал и буду писать по-русски, поскольку русским я рожден и горжусь этим. Леонид Филашинов. 11 ноября 1963 г.».

 

Владимир Карпенко, музыковед, заслуженный артист РФ

«Культура» Иркутск 2004г.

Hosted by uCoz